Всевластие любви - Страница 106

106

– Как я мог отпустить вас к ней одну! О моя бедная малышка, ну почему вы покачали мне головой? Что она вам наговорила?

Она приникла к нему, пытаясь справиться с волнением, и сдавленным голосом проговорила:

– Вы были правы, Филипп, а я вам не верила! Я считала, что вы судите о ней предвзято! Но вы были полностью правы!

Ему пришлось наклонить голову, чтобы расслышать ее слова, потому что она говорила уткнувшись лицом ему в плечо, но он услышал все. Лицо его потемнело от гнева, но голос звучал спокойно:

– Да, я знаю. Вы расскажете мне все, но не здесь. Здесь постоянно снуют люди. Не пойти ли нам в сад, дорогая моя?

Он не стал дожидаться ответа, а взял ее под руку и повел в сад. Она безропотно последовала за ним, слишком потрясенная, чтобы заботиться о том, что их кто-нибудь увидит. Его хладнокровие, его крепкая рука придали ей сил, и когда они подошли к грубо отесанной каменной скамье, где они сидели вместе совсем недавно, лицо ее порозовело и ей даже удалось сопроводить слабой улыбкой свои слова, произнесенные все еще сиплым от слез голосом:

– Я прошу вашего прощения! Сара предупреждала меня, что нет вернее способа заставить джентльмена отказаться от женитьбы, как пригрозить ему обмороком… особенно до завтрака! Я не хотела! Это вовсе не в моих привычках, Филипп!

– В таком случае я не отказываюсь! – сказал он. – О, не надо садиться! Роса еще не высохла!

С этими словами он скинул свой безупречно сшитый сюртук, свернул его и положил на скамью, чтобы она могла сесть. В ответ на ее протесты – он, мол, может простудиться, – равно как и на предложение расстелить сюртук на двоих, он усадил ее силой и сам сел рядом, обняв ее за талию и говоря, что в такое теплое утро простудиться невозможно, а через его дубленую шкуру не проникает никакая роса. После чего он поцеловал ее долгим нежным поцелуем, велел не быть плаксой и ласково склонил ее голову себе на плечо.

– Ну, рассказывайте! – подбодрил он. И Кейт, уютно устроившаяся в его объятиях, касаясь щекой его полосатого жилета, начала рассказывать – с остановками, но почти спокойно – обо всем, что она услышала от леди Брум во время обеих тягостных бесед, выпавших на ее долю. Лицо Филиппа все больше хмурилось, но он слушал молча, пока она не сказала о намерении тетушки изолировать Торкила где-нибудь подальше от Стейплвуда. Здесь его самообладание рухнуло, и он воскликнул:

– Да как же это, Господи! Как она может замышлять такое! Ведь это самый верный способ лишить его остатков разума… удалить его из родного дома, где он прожил всю жизнь, поручить его Делаболю, которого он ненавидит, нанять чужих людей для заботы о нем? Нет, Кейт, это невозможно себе представить! Она не сделает этого! Даже я не могу поверить, что она способна на такую бесчеловечность! Я согласен, что ему нельзя позволять бродить где попало; я допускаю, что придет день, когда его придется содержать более строго, но ведь этот день еще не пришел! Будь моя воля, я бы сегодня же отправил Делаболя упаковывать багаж и нашел бы человека, не просто опытного в обращении с умалишенными, но такого, который смог бы подружиться с бедным пареньком… развлекать его… видит Бог, это не так трудно!

– Такой человек не сможет ужиться с тетушкой, – печально сказала Кейт. – Она озабочена только одним: сохранить в тайне болезнь Торкила. Вот что меня убивает. Я вдруг увидела, что она – чудовище! Сара считает, что она тоже не в своем уме, как и Торкил, но я поняла, выслушав все ее ужасные измышления, что она попросту никогда в жизни не принимала в расчет никого, кроме самой себя, и ни разу не усомнилась, что все ее поступки правильны и мудры, вне всякой критики! Сэр Тимоти говорил мне, что у нее немало прекрасных качеств, но ей неведомы нежные чувства. Это правда… ужасная правда, Филипп! Она не проронила ни слова жалости к бедному Торкилу – она считает это своей, а не его трагедией! Он разрушил ее последнюю честолюбивую мечту, и она не может ему этого простить. Она не любит его, это очевидно. Я думаю, она никого не любит, кроме себя. Она спокойно отошлет Торкила куда угодно и скажет сэру Тимоти, что врачи рекомендовали ему сменить климат!

– Нет, не отошлет! – мрачно процедил Филипп. – Если она и вправду решится на подобную жестокость, то ей придется иметь дело со мной! Я никогда не говорил с дядюшкой о Торкиле, но как бы я его ни любил, я не допущу, чтобы Торкил был принесен в жертву его спокойствию!

– Филипп, Филипп, ему нельзя ничего говорить! И это самое ужасное! Тетушка сказала, что если вы женитесь на мне, то ноги вашей не будет больше в Стейплвуде, что она будет безжалостна, что, пока она жива, она найдет способ не допустить вас сюда. Она…

– Ну что ж, тогда я тоже буду безжалостен! – сказал Филипп с суровым блеском в глазах. – Клянусь Юпитером, я даже рад, что наконец скрещу с ней шпаги! Не глядите так встревоженно, моя бесценная! Уж эта-то угроза абсолютно пустая! Не во власти Минервы не допустить меня в Стейплвуд. Как ни слаб дядюшка, но здесь он не согласится с ней. А когда он умрет, она обнаружит, что ее деспотизму пришел конец! Она не знает – скорей всего, такая возможность никогда не приходила ей в голову, – что хотя дядя и отписал ей неплохое содержание, но его завещание лишает ее власти. Он назначает меня, а не ее, опекуном Торкила и его попечителем, и можете быть уверены, что я не допущу ни отсылки его из Стейплвуда, ни какого бы то ни было запугивания!

Он поднялся.

– Кейт, милая, мне пора идти, если мы хотим в полдень уехать. Минерву вы не увидите, – она не выйдет к завтраку. А после завтрака сразу поднимайтесь к себе, я надеюсь, миссис Нид удержит оборону!

106